Эту главу мы нашли в книге нашей землячки, живущей сегодня в ст. Задоно-Кагальницкой Анны Емельяновны Яценко-Нихаевой «Родные корни». Книга вышла в прошлом году в Москве небольшим тиражом. Литературное редактирование и заботы об издании взял на себя сын автора — писатель Валерий Латынин.

И вот книга в нашей редакции. Анна Емельяновна прислала её в подарок любимой газете, которую выписывает много лет. Семейная хроника рода Яценко содержит множество событий, начиная с 1880 года. Что-то сельская учительница Анна Емельяновна слышала от своих дедов и родителей, а многое пережила сама. Пережила и войну, вместе со своей мамой, младшими братьями и сестрами в хуторе Топилине. Эти события в картинах, описанные очевидцем, повествуют о тех годах лучше всякого учебника истории. Не стёртые временем впечатления, собранные в книжке, Анна Емельяновна адресовала всем неравнодушным потомкам. Книга будет в школьных музеях (отличный подарок к 90-летию района!), и любознательные внуки и правнуки солдат Великой Отечественной смогут заглянуть в неведомое для них прошлое.

А.Е. ЯЦЕНКО-НИХАЕВА

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ВОЙНА

Начался новый период в жизни страны и нашей семьи. Была объявлена всеобщая мобилизация. Отцы и старшие братья уходили на фронт.

В сентябре призвали и папу. Мама с шестимесячной Валей поехала провожать его в районную станицу Семикаракорскую. Вместе с ними ехали папин помощник Андрей Дмитриевич Тарелкин и его жен Мавра с четырёхлетней дочкой Диной.

На семикаракорской пристани мобилизованные стали грузиться на пароход. Многие жёны и дети со слезами и криком рвались вслед за ними. Не сдерживали слёз и некоторые мужчины. Андрей Дмитриевич рыдал, не скрывая своего отчаяния.

Папа крепился. Прижимал к груди жену с крохотной дочуркой и успокаивал её: «Всё будет хорошо. Я вернусь. Береги себя и детей».

Шестеро детей и больная мама остались без единственного кормильца семьи. Но война есть война! Она не щадила никого. Все, кто мог держать оружие в руках, уходили на фронт. А тыловые заботы ложились на плечи женщин, стариков и детей.

Наш старший брат Георгий учился в это время в Константиновском педагогическом училище. Его как будущего специалиста со средним образованием военный комиссариат Константиновского района планировал направить в Ейское училище военных лётчиков морской авиации. Но война внесла коррективы в эти планы. В октябре 1941 года из студентов константиновского педучилища, сельхозтехникума и ФЗУ был сформирован истребительный батальон для борьбы с диверсантами и их пособниками. Георгий был назначен командиром взвода. Студенты принимали участие в подготовке оборонительных сооружений, в охране мостов и паромных переправ, в задержании десантов противника, засланных для совершения диверсий. Были и многокилометровые марш-броски, и перестрелки, и потери личного состава батальона. По сути событий, это было первым военным испытанием для брата и его сверстников, но ещё не столь жестоким, как в грядущем 1942 году, когда фашисты прорвут оборону наших частей под Харьковом и Таганрогом.

Мне пришлось оставить учёбу в 8-м классе, брату Николаю — в 6-м и пойти работать в колхоз вместо ушедших из Топилина на фронт взрослых хуторян. Нужны были рабочие руки не только для того, чтобы убирать урожай, ухаживать за колхозными коровами, овцами, но ещё и для рытья окопов и противотанковых рвов на направлениях возможного наступления захватчиков. Партии хуторских ребят и девушек постоянно направлялись в районный центр, где они получали задание на подготовку очередного участка обороны. На земляных работах в районе паромной переправы за Семикаракорами трудилась и я со своей подругой Аней Кирсановой. Были уже ночные осенние заморозки, земля затвердевала, её приходилось долбить ломами и кирками. Руки на ладонях были испятнаны кровавыми мозолями. Появлялись и вражеские самолёты над нами — бомбили переправы через Дон, чтобы отрезать пути подвоза необходимого обеспечения для сражающейся Красной Армии. Но нас некем было заменить, и мы работали от рассвета до заката, сколько требовала обстановка военного времени. Спали на соломе в сараях и сенниках, питались впроголодь. Но никто из подростков не жаловался на судьбу, не уходил без спроса с места работ. Все были спаяны одной бедой, выпавшей на долю нашей страны. Каждый считал необходимым внести посильный вклад в общее дело защиты Родины.

Основная моя работа в годы войны была в третьей полевой бригаде. Пришлось многому научиться: пахать на быках, сеять зерно, жать рожь, ячмень и пшеницу, молотить снопы, веять зерно, копнить стога, возить урожай на элеватор.

Бригадир нашей бригады А. Баскаков хвалил меня перед мамой за трудолюбие и дисциплинированность, только «забыл» рассказать, как долго я боялась подойти к быкам, чтобы вести их по борозде, и как мой напарник Мишка Шабанов «обучил» меня этому нехитрому крестьянскому делу с помощью кнута. Другой мой напарник, Володя Милиткин, рук не распускал, но солёных слов не жалел, когда быки сбивались в сторону. Поплакать мне пришлось досыта при моем ранимом характере. Другие ребята были сдержанней. Например, Толя Кузьмичёв и Вася Колено не грубили девчонкам и не дрались. С ними мне работалось легче. Хотя вряд ли наш труд во время войны можно назвать лёгким. Тяжёлое было время, жестокое, не знавшее снисхождения ни к возрасту, ни к полу.

Мой тринадцатилетний брат Коля тоже стал кормильцем семьи и работал со своими сверстниками колхозным пастухом, весной и летом пас отару овец, а поздней осенью и зимой ухаживал за овцами на ферме. Рядом с ним трудились Стёпа Милиткин, Миша Писаненко, Вася Матвеев, Вася Колено. Кто-то пас овец, кто-то коров и телят. Изо дня в день, с утра до вечера, без выходных. Каторжная работа. Если бы Советская Армия не освободила нас от оккупации, наверное, все эти ребята так и остались бы пастухами-недоучками, обреченными быть поставщиками деликатесов к столу новых хозяев жизни.

К счастью всё вышло вопреки планам завоевателей «восточных колоний». Мой братишка после войны смог окончить школу и университет, стать учителем-новатором, директором школы сначала в нашем районном центре (ныне городе Семикаракорске), затем — в советских школах Германской демократической и Чехословацкой социалистической республик, подготовить и выпустить в свет несколько изданий популярного ныне во многих учебных заведениях «Обществоведческого словаря» и ряд других просветительских книг. Но об этом рассказ ещё впереди.

Пожар войны продолжал охватывать западные и южные пространства нашей страны и трагически быстро продвигался в новые области и края СССР. Если в ноябре 1941 года Ростов и Таганрог удалось освободить от немецко-фашистских захватчиков в результате контрудара наших войск, то летом 1942 года танковые и механизированные части врага с новой неистовой силой устремились к Сталинграду и Кавказу. Фронт вновь покатился на восток. Нужны были новые людские резервы, оружие и боевая техника, чтобы остановить продвижение противника. А взять их было негде. В стране объявили мобилизацию молодежи 1924 года рождения. И хотя моему брату Георгию 18 лет исполнялось только в декабре, он тоже попал в список призывников и должен был стать курсантом Ейского авиационного училища лётчиков морской авиации. Но линия фронта менялась так стремительно, что все мобилизационные планы сгорали в одночасье, не успев претвориться в жизнь. И что ожидало брата впереди, не мог сказать ни один работник военкомата. Летом 42-го мы перестали получать солдатские «треугольники» от отца из-под Харькова, не знали, жив ли он, или погиб, а теперь и старший брат уходил в роковую неизвестность.

Из райцентра призывной пункт перенесли в хутор Золотарёвский, где располагалась наша школа. Мама собрала Георгию скромный набор продуктов в дорогу (пышки, сало, вареные яйца, картошку, кислого молока), попрощалась, окропляя лицо сына горькими материнскими слезами. Сама она осталась дома с годовалой Валечкой и четырёхлетним Шуриком. До сборного пункта провожать брата пошла я.

Шли пешком по дороге, исхоженной нами много раз в школу и обратно. На подводе лежали только вещевые мешки новобранцев. Вместе с братом призывались его одногодки: М. Леонов, Е. Безручко, И. Змешкалов, В. Тарелкин, И. Осьмачкин, В. Большаков, А. Ракитянский. Из Золотарёвки им нужно было пройти пешком более 100 километров до города Сальска на юге Ростовской области, чтобы оттуда по железной дороге добраться до места сбора. На территории области шли ожесточённые бои. Вражеская авиация постоянно бомбила железнодорожные станции, мосты и переправы, колонны людей. Никакой связи с призывниками не было. По хутору поползли самые невероятные слухи: кто-то слышал, что группа новобранцев попала под бомбежку, кто-то — о том, что безоружных мальчишек захватили в плен…

Встревоженная слухами мама вместе с такими же несчастными женщинами металась по дворам хуторян с просьбой подписать «характеристику» для вызволения сына из плена. Но коммунистам и комсомольцам некоторые односельчане отказывались подписывать «челобитную». Не поручились за Георгия как недавнего студента педучилища и бойца истребительного батальона ни бывший коллега отца по работе В. Савельев, ни наш сосед Викулин. Отважился поставить подпись под поручительством только отец моей подруги Ани Кирсановой — дядя Петя. Он работал на Мартыновском конном заводе и до 1942 года был «на броне».

К счастью, «характеристика» для новых властей не потребовалась. Ребята под бомбёжками всё-таки добрались по железной дороге до города Прохладного Ставропольского края. Оттуда Георгий попал в Ейское авиационное училище, где из новичков сформировали сводный курсантский полк и отправили на защиту нефтеносных районов Северного Кавказа на грозненском направлении. Но ситуация с подписями достаточно объективно выявила личные качества ряда односельчан, разделив их на тех, кто готов помочь в трудную минуту, и тех, кто не прочь выслужиться перед будущими оккупационными властями на горе своих земляков.

Страшное было время. Жизнь человеческая ничего не стоила. Гибель поджидала на каждом шагу: от бомбёжки, артиллерийского обстрела, вражеской пули, а порой — и от своей же… В конце июля через наш хутор проходили наши отступающие части. Люди, измотанные боями, уставшие, голодные. Кто-то из солдат выкопал на огороде Кондрашовых несколько кустов картошки. Глава семьи почтенного возраста пожаловался командиру этого бойца на «грабёж среди белого дня». Тот, долго не разбираясь, расстрелял «мародёра» прямо на хуторской улице возле колодца. А вскоре и этого командира «особисты» расстреляли за самосуд. До сих пор не могу понять, за что погибли эти люди, когда каждый солдат был на особом счету, не говоря уже о командирах. Как можно было не дорожить их жизнями и пожалеть для своих же защитников ведро картошки?! Мы с Аней Кирсановой сами водили военных девчат по нашему саду и помогали набрать в дорогу самых вкусных яблок.

С уходом наших войск в хуторе на несколько дней воцарилось безвластие. Местное начальство эвакуировалось. Вслед за ним на Восток угоняли колхозный скот. Собранное зерно, которое не успели отвезти на районный элеватор, заведующая складом Мотя Васильева раздала хуторянам на трудодни. Его прятали во дворах и на заимках в специальных ямах, а сверху ставили копны сена или соломы, наваливали дрова, чтобы оккупанты не вычистили запасы сельчан до последнего зёрнышка. Так сделали и мы с Колей.

Через два или три дня появились незваные «гости». Первым их обнаружил мой братишка Николай. Он косил сено для коровы возле лимана за хутором. Сначала услышал гул моторов, а затем увидел спускавшиеся с холма немецкие бронетранспортёры, грузовики и мотоциклы с колясками. Наши части в основном пешком передвигались да на подводах — машины были ещё большой редкостью. А фашистские подразделения все были моторизованы, поэтому так быстро продвигались по нашей территории.

Коля и его верная спутница — восточно­европейская овчарка Тигра побежали через огороды домой. Но немецкая военная колонна опередила их. Всклубив тучу пыли над хутором, техника остановилась на главной улице, ведущей из районной станицы Семикаракорской в слободу Большая Орловка и дальше на юго-восток. На землю стали спрыгивать, весело гогоча и что-то выкрикивая, вражеские солдаты в серой форме с закатанными рукавами, в сапогах с короткими и широкими голенищами, с автоматами на груди. Они бесцеремонно заходили во дворы и хаты, сараи и курятники, лезли в погреба, вытаскивая запасы продуктов. Если на них лаяли дворовые собаки, их тут же пристреливали. Несколько человек направилось и к нашему дому.

Испуганные появлением вражеской разбойной орды, дети нашей семьи сгрудились вокруг мамы с маленькой Валечкой на руках. Немцы в нашем сознании представлялись исчадием ада, безжалостными монстрами, готовыми расстрелять любого в случае малейшего неповиновения. Но вошедшие в дом солдаты только мельком бросили взгляд на наш «детсад», более чем скромную обстановку жилья и вышли из помещения. Один из них, голубоглазый и светловолосый, как многие хуторские мальчишки, смахнул со стола в свою каску горку яблок и, сказав «данке», изобразил подобие улыбки.

В это время к дому подбежал запыхавшийся Коля с Тигрой. Собака стала неистово лаять на хозяйничавших во дворе немцев. Я с замиранием сердца увидела, как один из автоматчиков передёрнул затвор и направил ствол на собаку. Коля схватил Тигру за ошейник и заслонит её своим телом.

— Нельзя! Нельзя! — повторял он надрывным голосом. Было непонятно, то ли он говорит это собаке, то ли немецкому солдату.

У меня похолодело в груди от страха за брата. Однако выстрела не последовало. Немец какое-то время покуражился над мальчишкой, подержав под прицелом его и собаку, и полез за продуктами в погреб, где уже хозяйничали другие.

Из погреба немцы вытащили лукошко с куриными яйцами, крынки с молоком. Хотели направиться в курятник, но Коля уже привязал возле него Тигру. И мародёры, озираясь — чего бы ещё прихватить, пошли к машинам. Они на ходу ковыряли скорлупу и высасывали содержимое яиц, запивая молоком. Вскоре моторы вновь заработали и моторизованная колонна противника двинулась дальше вслед за нашими отступающими частями. Вдоль дороги валялись сотни пустых яичных скорлупок, махотки и кувшины из-под молока, остро пахло мочой…

Голодные годы военной поры — особо драматичная тема в воспоминаниях тех людей, кто пережил это страшное время. И мне тяжело вспоминать о моментах судьбы, когда наша семья была на грани вымирания. Больная мама, обременённая маленькими детьми — Сашей и Валечкой, не могла ничем помочь. Ответственность за выживание близких людей пришлось взять на худенькие детские плечи мне и Коле, иногда даже Лиде. Больше всего, конечно, мне как старшей по возрасту. Не раз и не два за годы войны, под дождем и снегом, ходила я пешком около 30-35 километров из своего хутора Топилина к дедушке Антону в хутор Русский на Маныче, чтобы разжиться хоть чем-то съедобным. Приносила на себе то котомки с крупой, то мороженую рыбу, а то и свёклу с морковью или тыкву. Но случалось, что скудные запасы иссякали и у дедушки. Кто сегодня поймёт, что неоднократно наша жизнь висела буквально на волоске и помогала в самый критический момент остаться в живых то горсточка кукурузных зёрен, а то и старая свиная шкура? Мама вспомнила про эту шкуру, когда дедушка с отчаянием заявил, что ничем больше не сможет помочь. Тогда мама послала к нему десятилетнюю Лиду и сказала, чтобы она попросила шкуру, которая валяется на чердаке. В эту пыльную, задубевшую шкуру насыпали немножко овощей и пшена. И десятилетняя девочка притащила её по бездорожью домой и спасла семью от голодной смерти. Не знаю, что питательного можно было выварить их той свиной шкуры. Но это правдивый факт из истории о нашей многострадальной жизни. И я хочу, чтобы потомки знали о ней.

С началом войны резко сократились поставки необходимых продовольственных товаров. Все, что производилось сельским хозяйством и перерабатывающей промышленностью, шло в первую очередь на фронт, на оборонные предприятия, в военные учебные заведения, на фабрики и заводы. Село, как всегда, стало основным донором для страны, влача полуголодное существование. Особенно остро, уже к концу 1941 года, почувствовалась нехватка соли. Без неё ни приготовить ничего нельзя, ни засолить продукты впрок для длительного хранения. Мама, наши соседи Милиткины и Андреевы решили на общем совете, что нужно попытаться раздобыть соли на солёном озере под станицей Пролетарской (бывшей Великокняжеской). А это километров сто от Топилина в малонаселённой сальской степи, где волки и в наше время — не редкость, а в ту пору и подавно. Страшно пускаться в такую даль, а делать нечего — ждать помощи неоткуда. Собрались в дорогу я, Таня Андреева и тётя Шура Милиткина. Запрягли корову Андреевых в коляску, сделанную дядей Васей Милиткиным, собрали харчишек кое-каких и пошагали в степь. Ночевали, где ночь застанет. С грехом пополам за двое суток добрались до намеченного пункта. Заходили босиком в солёную воду, черпали рапу вёдрами и выливали на холст, чтобы вода стекла, а соль подсохла. Так набрали мешков шесть соли. Но на ноги наши страшно было посмотреть — их разъела соль и они покрылись кровоточащими язвами. Кое-как погрузили мешки в коляску и, погоняя нашу кормилицу и тягловую силу, подались назад. Только колымажка наша не выдержала груза, сломалась в дороге. Пытались починить её у местных кузнецов из калмыцкого села, но что-то не получилось у них. Пришлось мне оставить попутчиц сторожить бесценную кладь, а самой идти за помощью в свой хутор. И страху натерпелась, и ноги в кровавых ранах едва передвигала, но добралась до Топилина. Выпросила у председателя колхоза лошадь и Стёпу Милиткина в помощники. Слава Богу, обошлось всё благополучно — вернулись живыми. Привезли соль. На какое-то время решили острую проблему. Погибнуть в таких походах, особенно одной в степи, было проще простого.

По грани между жизнью и смертью я много раз ходила. Особенно тяжело в марте 1943 года пришлось. Отступавшие румынские войска в декабре 42-го, потом наши наступавшие части вычерпали все запасы продовольствия у населения. Голод мучил нестерпимо. Младший братишка Саша пухнуть начал. Мама упросила председателя колхоза, чтобы он дал быков и повозку для поездки на хутор Русский. Коля отправился к дедушке Антону за продуктами. Поехал — и пропал. День проходит, два, три… Его нет.

Мама просит: «Дочечка, пойди до дедушки, узнай, что случилось. Может, Коле помощь нужна? А может, встретишь его по пути? »

Пошла я брату навстречу. Но ни в Золотаревке, ни в Старой Кузнецовке не нашла его. Дошла до места, где раньше располагался наш хутор Митрофановка на берегу реки Маныч. Знала, что где-то есть брод. Но в распутицу не смогла его сразу найти. Побрела наугад, где по колено в воде, где по грудь. И так, наверное, с километр в мартовской ледяной воде, голодная, изможденная. Как сил хватило выйти на противоположный берег, не знаю. Думала постоянно о маленьком братике, находившемся на грани смерти от истощения, о надеявшейся на мою помощь маме. И это, должно быть, помогло. Кое-как добралась до дедушкиной хаты. А там уже меня отогрели, растёрли, переодели в сухую одежду. «Отпечаловали», как говорили в старину.

Через много лет мой сын Валерий Латынин напишет об этом мартовском походе стихотворение «Крылья»:

По месиву снега и талой воды,

Сгибаясь под тяжестью выпавшей доли,

Девчонка с котомкой как символ беды

Бредёт за продуктами мартовским полем.

Срываются боты с остуженных ног,

Всё ниже к земле пригибает усталость.

Отмерено много раскисших дорог,

И столько ж ещё впереди ей осталось.

Девчонка, совсем выбиваясь из сил,

Гнилую картошку ест жадно без соли,

А ветер кружится, а дождь моросит,

И рвётся душа к хуторку, что за полем.

Галдит и наглеет вокруг вороньё,

Хватая ошмётья картофельной гнили.

А девочка думает:

Вот бы её

Подняли, как птицу, упругие крылья.

Подняли над этой холодной водой,

Над мором голодным, военной бедой,

Над всем, что жестокой, безжалостной силой

К раскисшей дороге её придавило.

.. .Косые дожди за окном моросят,

Как в пору военной весны моросили.

У мамы распухшие ноги болят

И руки лежат, как уставшие крылья.

Всё точно написано, не придумано для красного словца, а по моим рассказам увидено и прочувствовано. Очень хочется, чтобы и внуки, и правнуки знали и помнили, какой ценой мы выживали, как торили для них дорогу в сегодняшний день, чтобы не прожигали жизнь бездумно, боролись, не жалея сил, за своё будущее.

До освобождения нашего района от захватчиков мы не имели никаких вестей от папы и Жоры. Очень переживали по этому поводу. Даже наша крохотная сестричка Валечка, подражая взрослым, раскладывала карты на полу и «гадала»: «Папа жив… Жоя жив…»

Наступали наши войска с суровыми боями и большими потерями. В хуторской школе разместился полевой госпиталь, ранеными были забиты все дома сельчан. Наша горница тоже стала госпитальной палатой, где на кроватях, на сундуках, на полу теснились изувеченные войной люди. Мама и все дети спали на кухне. Но и там приходилось сдвигать нехитрую крестьянскую утварь, чтобы положить на полу очередного раненого бойца. В этот трудный период бабушка Анна (жена дедушки Антона) забрала Валю до конца зимы к себе на хутор Русский.

Были и радостные моменты в эти дни — наша семья стала получать письма от Георгия. Братишка, отвоевав за Кавказ в составе курсантской сводной бригады под Моздоком, был направлен на учёбу в Краснодарское миномётно-артиллерийское училище, эвакуированное в Закавказье. По выпуску из училища освобождал Кубань и Украину от оккупантов, командуя миномётной батареей. Писал он не только нам, но и нашей хуторянке Моте Васильевой, с которой встречался до мобилизации в 1942 году.

Когда Мотя получила от Жоры первое письмо и фотографию, то сообщила нам об этом и пригласила в гости. Я с подругой Аней Кирсановой пошла к Васильевым на другой конец хутора. Мотя встретила нас радушно. В этот вечер у неё в гостях был ещё Иван Змешкалов. Он призывался вместе с Георгием и, наверное, был в отпуске по ранению.

Матрёна радостно зачитала нам несколько общих мест из письма братишки и показала его фото в офицерской форме. Жора писал из госпиталя после своего второго ранения в руку в бою под Мелитополем. Первый раз он был ранен в ногу во время двухнедельного сражения на грозненском направлении против танковых частей СС. Показывая фото, Мотя спросила Ивана: «Правда, Жора на этой фотографии похож на Ворошилова?»

До самого конца войны Матрёна, получая весточки и фотографии от моего старшего брата, обязательно приходила к нам домой, одна или с подругой Антониной Михайловой, чтобы поделиться радостью с нами.

Нам Жора, помимо писем, высылал еще деньги по офицерскому аттестату. И они тоже помогли нам выжить в голодное время.

Георгий воевал в составе 3-го Украинского фронта, освобождал Украину, Молдавию, Болгарию, Югославию. Несколько раз принимал командование над стрелковыми ротами после гибели их командиров и успешно справлялся с непростыми боевыми задачами. О его мужестве и командирских качествах убедительно говорят полученные ордена Красной Звезды и Великой Отечественной войны. Он со своими бойцами даже смог взять в плен командира немецкой пехотной дивизии вместе со штабом. Война для братишки окончилась в жесточайшей битве с немецкой танковой армадой на венгерской земле в районе озера Балатон. Его артиллеристы вели огонь прямой наводкой по фашистским танкам и неимоверными героическими усилиями сорвали их контрнаступление. В том бою Георгий был тяжело ранен и почти год провёл в госпиталях. Но молодой организм одолел смерть, ведь старшему лейтенанту Георгию Яценко было всего 20 лет. Задумайтесь, дорогие мои внуки и будущие правнуки, что пришлось вынести нашему поколению в юные годы.