К 70-летию освобождения Семикаракорского района и Ростовской области

О том, как жила станица Семикаракорская и весь наш район в годы Великой Отечественной войны и особенно в период оккупации, мы знаем уже немало. Столько было опубликовано на страницах нашей газеты воспоминаний очевидцев тех страшных лет, что кажется, ничего нового мы уже не узнаем — все уже рассказано. И всякий раз, как правило, совершенно случайно встретившись с кем-нибудь из земляков, вдруг слышим новые свидетельства, подробности, о которых до этого никто еще не упоминал. И становится понятно: тема эта неисчерпаема.

Недавно корреспонденты «СВ» познакомились с Марией Никаноровной Фуртуна. В апреле ей исполнится 85 лет, но память ее по-прежнему крепка, и о событиях военных лет она рассказывает так, будто было это только вчера.

Семья Марии Никаноровны — из пришлых. Как говорит сама женщина, они приехали сюда «по беде». История ее семейства трагична и, к сожалению, типична для тех лет. Дед Марии Никаноровны рано овдовел, оставшись на хозяйстве с восемью детьми (жили они тогда в воронежской глубинке). Но рук он не опустил, напротив, неустанно работал и к тридцатым годам даже разбогател по тогдашним меркам. Была у семьи своя маслобойня, крепкое крестьянское хозяйство. Работников со стороны дед никогда не нанимал: со всем справлялся сам вместе с сыновьями и дочерьми. Однако в 37-ом году это не остудило пыл борцов с кулаками. У старика отобрали все имущество, а самого его зимой, в одних подштанниках, вышвырнули из дома на улицу. Там-то, в снегу, и подобрал его зять — отец Марии Никаноровны. Родом он был из бедняцкой семьи, однако никакой классовой ненависти к отцу своей жены не испытывал — в то страшное время остался настоящим человеком. Привел Никанор Яковлевич тестя в свой дом, одел и уложил отогреваться на печку. А следом — те самые, кто деда раскулачивали. Разговор с ними получился коротким…

Ты зачем кулака подобрал? — спросили они.

Вы же у него все отобрали, зачем он вам? Не трожьте — пусть у нас помирает.

Ты поплатишься еще, — пригрозили незваные гости и убрались прочь.

В прежние времена, еще до революции, в той деревне, где жили Литвиновы (это девичья фамилия Марии Никаноровны) был на берегу реки так называемый «клюев курень». Туда часто приезжали отдыхать «паны». И Никанор Литвинов ловил для них рыбу, варил уху. Ценили его «паны»…

Сами-то эти паны потом коммунистами стали, — вспоминает Мария Никаноровна, — и вот, когда случилась эта беда с дедом, один из них пришел к отцу и сказал: «Собирайся и уезжай куда-нибудь, пока ничего не случилось». А материн старший брат к тому времени уже в Семикаракорскую переехал. Вот к нему мы и подались. Сначала отец уехал, а потом и мы с мамой к ним подались. Плыли на пароходе «Пионер» — пять дней на дорогу ушло.

Дядя Марии Никаноровны оставил родственникам свою хату на Восемнадцатом переулке, а сам решил поискать счастья где-нибудь в другом месте — уехал.

Никанора Яковлевича с распростертыми объятьями встретили в местном рыбколхозе. Был он ценным работником: сети умел делать, все рыбацкие секреты знал, так что сразу назначили его бригадиром.

Сколько раз на низа он ездил — не сосчитать…

Что значит — «на низа»? — спрашиваем.

Да я толком и не знаю, — пожимает плечами Мария Никаноровна. — Вроде бы как на Азовское море. Так тогда говорили: «Поехали на низа». Каждую весну весь колхоз туда отправлялся за рыбой…

Только наладилась жизнь на новом месте — грянула война. Никанора Яковлевича на фронт не взяли, годами не подошел: было ему тогда уже 65 лет. Сына его — Сему — тоже не призвали. Он работал токарем на военном заводе в Таганроге и… в годы войны пропал. То ли ушел на фронт и там погиб, то ли на заводе что-то с ним случилось — семья так и не узнала правды…

На Восемнадцатом переулке (между улицами Авилова и Озерной) было тогда всего пять дворов. Литвиновы жили аккурат по середине… На своей окраине они с ужасом вслушивались в грохот накатывавшей на станицу войны.

Гремит, гремит, — вспоминает Мария Никаноровна, — и с каждым днем все громче и громче.

И тогда было принято решение сжечь все запасы хлеба в станице, чтобы не достались они врагу. Об этом мы тоже уже рассказывали на страницах районки, вспомнила об этом и Мария Никаноровна…

Когда наши войска ушли из станицы, люди кинулись за зерном. Оно хоть и было горелым, но многие благодаря ему избежали голодной смерти, — говорит наша собеседница. — Помню, что тогда отец нашел где-то два здоровенных каменных колеса и сделал из них мельницу. И выстроилась к нам во двор очередь… Люди приходили с этим горелым зерном: что ни час — ведро муки. Плохонькой, конечно, но все же…

Оккупантов Мария Никаноровна не помнит. Единственное, что сохранилось в ее памяти, — толпа бредущих по улице Авилова гитлеровцев. За несколько месяцев до этого Никанор Яковлевич вырыл в своем огороде окоп, укрепил стены матами из чакана. Наверное, предполагает сейчас его дочь, он знал, что рано или поздно советские войска погонят немцев обратно, начнутся в округе бои, и готовил убежище для своей семьи.

Первой увидела эту оборванную, замотанную в какое-то тряпье толпу моя мама, — вспоминает Мария Никаноровна. — Зима была такая же, как сейчас: снежная, морозная. И вот бредут они по улице, каждый закутан — как оборвыши какие-то. Люди говорили, что это румыны были. Видать, когда жареным запахло, бросили они немцев…

А потом, спустя какое-то время, раздался на переулке Литвиновых страшный лязг. Ко двору подкатил танк, и тут же в хату зашли солдаты. Они принесли с собой муки и попросили хозяйку испечь им хлеба.

Мама бесконечно его пекла, — рассказывает Фуртуна. — Откуда-то бойцы принесли ей большое корыто, и в нем она замешивала тесто, а потом «сажала» хлеб в печь. Одну партию поставит — новую замешивает. Готовые буханки вынимает, протапливает печку и снова ставит в нее тесто…

Марии Никаноровне кажется, что постояльцы эти жили у них в хате очень долго. Вспоминает она, что со стороны Раздорской канонада раздавалась практически без перерыва. Однажды угодил из снарядов и на Восемнадцатый переулок.

Пес у нас тогда был, Мальчиком мы его звали, и за несколько минут до взрыва он страшно взвыл, завизжал. А потом как бахнет! Из наших окон все стекла повылетали — снаряд в пяти метрах от хаты упал. Солдаты потом нам окна снова застеклили… Был среди них один молоденький — Семой его звали, как брата моего. Постояльцы наши часто уходили, говорили, что к Раздорам. И однажды Сема не вернулся. Все назад пришли, а его нет. «Где же Сема?» — мама спрашивает. «Нет его больше», — ответили… Мама так плакала по нем! Прикипела она к нему душой, может, потому, что звали его так же, как нашего Сему…

А солдаты, бедные, такие были неухоженные… — продолжает рассказ Мария Никаноровна. — У всех были вши, гимнастерки грязные. Мама большой наш утюг нагревала в печке, и солдаты им свои нестираные гимнастерки гладили сами, чтобы паразитов извести…

Когда оккупация закончилась, жизнь стала потихоньку входить в привычную колею. Только вот нищета была страшная. На троих сестер Литвиновых была всего одна пара ботинок. Сначала старшая — Дуся — их надевала и шла в школу. Потом наставала очередь Маши. А младшая Галя и вовсе не училась — не в чем было на уроки идти.

Образование Мария Никаноровна получила немудреное. Всего пять классов успела она закончить к сорок четвертому году, когда прислали ей повестку, которая предписывала ей отправляться на учебу в ростовскую школу ФЗО.

Прибыли мы в Ростов, а нам там и говорят: «Будете столярами». А какие же из нас, девчонок, столяры? Да никакие — одно название. Выдали нам дощечки, гвозди и по молотку каждой — отправили в изуродованных войной ростовских трамваях сиденья для пассажиров мастерить.

Только постолярничать довелось Марии Литвиновой недолго. Ее вместе с большой группой учащихся ФЗО отправили в Горьковскую область заготавливать лес. В это трудно поверить, но 16-17-летние девчонки и мальчишки на самом деле работали на лесоповале.

Сережа Шевченко из Семикаракор с нами поехал, — перечисляет Мария Никаноровна, — Маша Кавунова из Сусата. Помню еще Иру Вильковскую, она детдомовская была… Бог послал нам замечательную женщину — хозяйку дома, к которой нас на постой определили. Кормила она нас, жалела. Когда вернулись мы в своих промокших валенках с работы, велела тетя Нюра нам их снять и примерить… лапти. Дочка ее Тоня показала нам, как портянки на ноги намотать, как лапоть сверху надеть. Настояла тетя Нюра, чтобы так мы на работу пошли. А страшно — зима, морозы, снег глубокий. Как же без валенок? И не поверите: не мерзли ноги! И не промокали от снега! Как такое может быть — для меня до сих пор загадка.

Целый вагон нас везли из Ростова, а к концу этой работы осталось всего 15 человек… Многие сбегали, не выдерживали. Вы представьте только: две девчонки ствол пилят, третья рогатину в него упирает — свалить пытается. Как дерево рухнет, надо его еще на шестиметровые бревна распилить. А беглецам, которых поймали, по восемь лет лагерей присудили… Привез нас туда, в Горьковскую область, дядечка один. Работами руководил, а потом нас же и обокрал. Нам сказали, что заплатят за лесоповал, когда вернемся в Ростов. Купил этот бесстыжий человек нам билеты, а сам с деньгами нашими пропал.

В Ростов Мария Литвинова вместе с товарищами по несчастью прибыла весной сорок пятого. «Вернулись мы из этой погибели, и Победа настала», — говорит она. И хоть закончилась война, но не прекратились тяжкие испытания. Все было: и голодные обмороки перед магазинными полками с черным хлебом, и грубая, невыносимая для юной девушки, работа. Однажды, когда Мария стояла у колонки на улице, где набирала воду, услышала из шедшей мимо толпы арестантов пронзительный крик: «Маша! Это я, Дуся!»

Я думала, это военнопленных ведут, — объясняет Мария Никаноровна. — А оказалось — наши. Дусе дали полтора года тюрьмы… А вышло это вот как. Отправили ее от колхоза сопровождать машины с зерном на железнодорожную станцию. По пути один из грузовиков поломался, и пришлось остановиться для ремонта и ночлега в каком-то незнакомом хуторе. Попросились к одной женщине в хату обогреться, а там — трое детей мал мала меньше. И хлеба ни крошки… Муж хозяйки погиб на фронте. И стало Дусе так их жалко, что набрала она в мешочек зерна и отдала этой женщине. Потом выяснилось — 32 килограмма в том мешке было… Увидел все это милиционер, живший по соседству, сообщил куда надо. Так и попала наша Дуся в тюрьму. Отсидела полтора года, вернулась домой и стала, как и прежде, трактористкой работать…

В сорок седьмом году уехала Мария на Украину к своей тетке. Там встретила свою судьбу — Степана Фуртуну. Вышла за него замуж, родила троих детей. Потом, в 1958 году, со всем семейством вернулась в Семикаракорскую. Устроилась работать на мясокомбинат, который тогда только открылся, и там до самой пенсии трудилась. А домик купили они на том самом Восемнадцатом переулке, аккурат напротив родительской хатки. Там Мария Никаноровна живет и сейчас.

Н. БИЛЕЦКАЯ.

Фото А. ДЬЯКОН и из архива М.Н. Фуртуна.